Н.И. Уралов и его ученики (Записки актера). Е. А. Бровкин. 2010 г.

С.34-35

Однажды на станции Уруша (это западнее Сковородино) наш поезд останавливают и отцепляют паровоз. Стоим час, два, три… Наше руководство всполошилось: опаздываем на станцию Амазар, где должен быть спектакль. Начальник станции сказал: «Пока не сыграете нам спектакль, паровоз не дам! Что мы богом прокляты, что ли? Как едете, — всё мимо нас! Сегодня так не выйдет. Придётся играть». И к селектору не пускает, чтобы позвонить в управление дороги — пожаловаться на его произвол. А другой связи не было.
Начинается диалог:
— В вашем клубе волков морозить, а не спектакль играть.
— Не волнуйтесь — будет жарко, уже топят. Народу напустят, как в парной будет. Только нам надо два «сеанса», одним всех не обслужите.
— Да у вас сидеть людям не на чем!
— Это не ваша забота — найдём!
Дело клонилось к вечеру, начальник станции не уступал. Администратор попытался привести последний довод: «У нас план. Вы же его ломаете, а в Амазаре люди ждут». «А мы, выходит, не люди? Нехорошо, товарищ администратор. Нехорошо. В Амазаре подождут до завтра, ничего с ними не случится. Вы их всё равно обслужите. Уважьте, дорогие! Народ стал от скуки разъезжаться, надо же его чем-то задержать, дайте маленькую радость. Не водкой же его поить!» «А как же план?» — начал сдаваться администратор. «Сейчас всё устроим!» — он быстро повернул к себе селектор и начал давать по всем станциям указания о переносе спектаклей на один день.
— Ох, и намылят же вам шею в Дорпрофсоже!
— Ничего, я привык, — не стал даже оправдываться начальник станции.
…В маленьком клубе с промёрзшими насквозь стенами топились печи. Было дымно, так как тяга плохая, дымоходы забиты инеем и давно не прогревались. Возле сцены маленькая комнатка, стены белые от наледи, а в углах висят комья снега. Клуб напоминал ледяной дом. В комнатке было так тесно, что все сидели буквально друг на друге. Возле печки примостился на табуретке дед. Он шуровал в печке. Со злостью швырял в неё поленья и бурчал. Ругался — откуда нас чёрт принёс на его голову.
Открылась дверь, в комнату вбежал маленький весёлый старичок.
— Здрасьте вам будем! Петрович, какой ето кон идёт-о?
— А хрен его знает, — дед со злостью опять швырнул полено в печку.
— Ох, какая некультурия в тебе сидит. Это потому, что театр не любишь.
— Да пошёл ты со своим театром… — тут он послал его прямо по-русски далеко-далеко.
— Ты что ошалел! Я же тебе помогать пришёл, а ты как медведь набрасываешься.
— Ну и топи, а я пошёл!
Дед встал. Он был огромного роста, напоминал волкодава. Хлопнул наш противник дверью и ушёл. Ошарашенный поведением Петровича, старичок постепенно отходил. «Отчего оно, некультурие? — затараторил дед. — Оттого, что в глуши живём, мат за мат не считаем. А я ведь знаю, что такое культурная речь. Приходилось образованных людей слушать. А вы вот нас забываете. Мимо проезжаете. Откуда нам культуры набраться?!» Мы на происходящую между дедами сцену не обиделись, нас наоборот, она даже развеселила.
Я много спектаклей сыграл, но этот запомнил на всю жизнь. Мне кажется, что он был самым нужным в моей жизни. Большинство зрителей смотрело постановку первый раз в жизни. Всё они воспринимали как настоящую жизненную правду. От переживаний им действительно становилось жарко.
После спектакля начальник станции благодарил нас. Но самой большой благодарностью были зрители, которые пришли провожать наш поезд. Они стояли на насыпи, как заворожённые, стремясь постичь ту тайну, которая поразила их до глубины души.
Оценить искусство театра можно деньгами, орденами, знамёнами, грамотами, но высшей оценкой всё-таки будет любовь зрителя, честная оценка, без всяких хитростей и приписок. Спасибо им, нашим дорогим зрителям!

С.118-121

Ничто человеческое ему не чуждо.
Николай Иванович Уралов был самым обыкновенным человеком со всеми его привязанностями, увлечениями, с его рассеянностью, с его бескорыстностью. Он очень любил природу, любил землю. К сожалению, у него оставалось мало времени любоваться ею. Как многие талантливые люди, по своей натуре он был человеком рассеянным, но признавать этот грех за собой он отказывался. В то же время бывали случаи, когда он приходил на репетицию с двумя галстуками, в разных туфлях и… даже в пижамной куртке.
Помню несколько смешных случаев, которые произошли с ним на работе и во время отдыха. В спектакле «Фронт» Корнейчука он играл роль генерала Горлова. Торопился на выход, — хватился — подтяжек нет! Молоденькая одевальщица быстро надела ему подтяжки, китель, шинель. Уралов вышел на сцену, снял шинель, повернувшись спиной к публике. В зрительном зале раздался хохот: оказывается, у него за спиной болтается первая пара подтяжек, о которых он забыл, забросив их за спину перед выходом на сцену.
А вот случай, который с ним произошел на рыбалке, куда он пригласил однажды меня. Его деревянная лодка с пятисильным навесным мотором обычно стояла на Амуре против третьей больницы, чуть ниже Почтамтского переулка. С вечера он предупредил меня: «Вы уж, пожалуйста, Евгений Антонович, не проспите, а то я вас знаю, вы любите поспать. На рассвете, в пять утра, чтобы выехать. Может, будильник дать?» Утром я пришел первым, его еще не было. Но минут через пять вижу — он идет не торопясь по берегу. В это время по Амуру пополз туман, значит, погода будет хорошей. Николай Иванович, довольный моей дисциплинированностью, здоровается со мной и дает мне ключи: «Пока я вычерпываю воду, ты тащи мотор». Иду к сараю. Пытаюсь его открыть, но никак не могу: ни один ключ не подходит. Взываю к помощи моего напарника. В ответ он подшучивает надо мной с ехидцей: «Да, это сложно, инструкцию надо иметь». Взял у меня ключи, подошел к сараю сам, повертел, повертел — плюнул: не те ключи взял!!! «Укладывай вещи в лодку, а я пойду за ключами».
Солнце уже всходит. Появляются рыбаки и быстро отчаливают от берега. Пока Уралов ходил домой, лодок пять ушло. Но вот он сам открыл сарай, я взял мотор, он — весла. Наконец мотор установлен, кажется, все. Уралов предупреждает: «Я залезу, а ты оттолкнешь лодку». Толкаю, толкаю наше рыболовное судно — не идет! Что за черт?! Оказывается, она привязана к общему тросу и закрыта на замок! «Давайте ключи — лодку отомкну!» — кричу я ему. Уралов роется в карманах, потом молча вылезает из лодки и идет по направлению к дому…
Итак, выехали мы часов в 10, на месте были в 12. Дорогой мечтали об ухе, аппетит разыгрался порядочный. Но… опять — но! Червей забыли на берегу, на причале!!! По мнению Николая Ивановича во всем виноват был я. Но вот он нашел выход: «Ладно, на спиннинг поймаю щуку, вот те и уха!» А я выпросил у рыбаков несколько червей и начал наживлять закидушку. Вдруг из-за кустов слышу: «Помоги распутать!» Подхожу и вижу: вся его леска спуталась в один комок. Рыбаки это называют бородой. Эту бороду мы распутывали часа три… Но Николай Иванович не рискнул больше забрасывать спиннинг. «А неплохо бы сейчас чайку попить, а, Евгений Антонович». И вот мы пьем чай и с жадностью съедаем все наши запасы, до такой степени проголодались. Ушицей побаловаться не пришлось.
Но пора и возвращаться, а то скоро стемнеет. На этом рыбалка наша закончилась, а приключения продолжались. В устье реки Зеи наш мотор заглох, нас потянуло течением на середину Амура, к куче песка, на который мы и расположились в ожидании дальнейших ударов судьбы. Вскоре на катере к нам подплыли пограничники, вежливо с нами поздоровались и потребовали документы. Мы же ничем не могли удостоверить нашу личность… И потащили они нашу злополучную лодку вместе с нами к пограничной заставе как нарушителей границы…
Вот таким был Уралов: ничто человеческое ему не было чуждо. И его несобранность в распоряжении личным временем, видимо, уравновешивала его энергию, потраченную на организацию общественного и служебного дела. Подобные «чудачества» — это, я бы сказал, разрядка для некоторых людей, несущих в жизни большую серьезную нагрузку.